Вся система Инквизиции была построена на слепом исполнении кодекса и вере в праведность ее деяний. Это являлось непреклонной истиной, усомнится в которой мог разве что безумец. Но отчего-то Клод не без содрогания чувствовал, что его вера вот-вот готова пошатнуться…
«Он слишком сильно верит в святость инквизиции. Спорим, он сдохнет от голода…» - пока он, связанный и наполовину оглушенный, валялся на полу экипажа, сотоварищи - такие же Инквизиторы, как и он - решали его судьбу.
«У кровососов очень сильный инстинкт самосохранения. Скорее, он будет жрать крыс, чем загнется от жажды»
«Может… все-таки убьем? Он был одним из нас»
«И лишить себя такого развлечения? Никогда. В конце концов, ему всегда слишком везло»
Клод был готов, что Маклин набросится на него, выместит всю свою многолетнюю ненависть к палачам Инквизиции… Однако вампир не собирался его убивать. Краткая вспышка злобы, в порыве которой он сорвал с него крест, и… удивление – это было все, чего Клод удостоился от Маклина.
- Как жаль, что я не знаю, кто это сделал - у этого шутника явно прекрасное чувство юмора..
Бывший инквизитор не запомнил лица обратившего его вампира; и сколько он не пытался  вспомнить, в памяти оно оставалось смазанным пятном…
Клода неприятно поразило, что во взгляде Маклина не было ненависти. Скорее в нем можно было уловить интерес: волей какого нелепого случая заклятый враг превратился в кровного брата.
- Как давно это случилось? И как? Ты ведь еще не убивал овцу.. человека ради пищи, да? - вопросы сыпались один за другим.
- Я не собираюсь тебе исповедоваться, - глядя на вампира, резко ответил Клод.

Отредактировано Клод (2010-08-31 12:15:01)

Стена, на которую опирался Клод, чтобы удержаться на ногах, становилась все холоднее. В определенный момент ее прохлада превратилась в пробирающий до костей и обжигающий холод. Пальцы и кожа вампира онемели  – вместе с кровью уходила и жизнь.
Бывший инквизитор старался не думать о том, что Маклин – одно из тех существ, которых он презирал и уничтожал, -  сейчас поступал в разы благороднее, чем его живые собратья.
Ярость и ненависть в душе Клода уступили место равнодушию. Захлестнувшая его жажда мести поблекла. Маклин был прав. Единственное, становящееся все сильнее, чувство — Жажда вампира — заслоняла собой все остальное. Через какое-то время она превратит его в обезумившего зверя, готового броситься на первое попавшееся существо.
Он должен был уйти. Пока еще мог думать, пока контролировал себя. Маклин не станет убивать его - похоже, что чувство кровного родства у него оказалось все-таки сильнее неприязни к служителям Инквизиции. Или же он решил, что бывший Инквизитор уже сполна поплатился за все содеянное им… Впрочем, это было неважно.
- Я могу помочь тебе.  Но захотеть жить должен ты сам.
- Я благодарен тебе за помощь, - через силу произнес Клод. – Но дальше наши пути разойдутся…
Преодолевая слабость и стараясь не обращать внимания на боль, он оторвался от стены, шагнул в сторону, но тут же рухнул на землю. Все вокруг заволокло непроницаемой темнотой…

Генштаб партии Реформации =======>

После недолгих колебаний письмо Чану было все же написано и отправлено - с искренними извинениями, с признанием своей вины и с согласием с тем, что он, Йен, отныне является должником своего гонконгского друга. Перспектива попасть в такую кабалу Маклина нисколько не радовала - о какой именно услуге и в какое время попросит китаец, предугадать было невозможно. И быть кому-то должным вампиру не импонировало вовсе. Тем более, что поневоле вспоминалось, из-за чего погибли гонконгцы, а точнее из-за кого... Йен тряхнул головой, отгоняя лишние воспоминания, и поморщился, сделав глоток скотча - странно, но в последнее время его буквально воротило от спиртного. Впрочем, это было на руку - теперь ему нужна очень, очень трезвая голова. Конечно, лучше было бы объявиться в Гонконге самому и провести такую щекотливую беседу с Чаном лично, но это было совершенно невозможно - одна только дорога туда и обратно заберет не меньше трех недель. А Маклин не был уверен даже в том, есть ли у него три дня, прежде чем все рванет. Что именно и как, он еще не был уверен, но то, что рванет, знал точно.
Бар без Хоакина стал другим - не было здесь больше атмосферы братского веселья и непринужденности. А возможно, дело было вовсе не в отсутствии Маклина-младшего, а все в тех же наступивших смутных временах, когда уже как-то не до смеха и улыбок. В любом случае, Йен был рад, что брат вдали от происходящего, а значит, хотя бы в относительной безопасности. Его присутствие на войне могло спутать Маклину все карты - боязнь за дорогое тебе существо сильно влияет на боевые качества.
Сейчас же стоило признать, что на всем острове у Йена не оставалось ни одного по-настоящему дорогого ему существа. Да, были друзья, за каждого из которых он готов был умереть, если понадобится, но не было этого парализующего страха потери. Пожалуй, это тоже страшно - когда нечего терять. Но Маклин не боялся - ему было все равно. Собственно, он даже не думал об этом - все мысли его были сейчас совершенно практичными и сухими. Он мысленно подсчитывал оставшуюся в его распоряжении армию, прикидывал силы противника, намечал точки, которые подвергнутся атаке Реформаторов первыми - словом, с головой ушел в работу.
Так что появление Дориана, Фрэнка и еще кого-то, кто безжизненным кулем висел на плече последнего, было не особо уместно. Йен молча вскинул бровь, ожидая объяснений, но еще до того, как блондин довольно бесцеремонно сгрузил свою пленницу на пол, Маклин узнал ее. Так бывает - видишь кого-то всего лишь со спины, но узнаешь так же отчетливо, словно увидел лицо. Кому, как не Йену, знать очертания фигуры остроухой, ее волосы, ее руки, ее манеру одеваться... В наступившей тишине отчетливо прозвучал скрип зубов вампира, после чего он взял себя в руки и обратился к телохранителю:
- Какого черта ты приволок ее? Разве я не достаточно ясно выразился?
- Руден, она следила за нами! - Блондин был преисполнен самого праведного негодования - он никак не мог взять в толк, почему Маклин не убьет вероломную гадину прямо на месте. - Неужели я должен был просто позволить ей продолжать шляться за нами, к тому же невидимой?
Йен надолго замолчал, задумавшись. Он вспомнил, что Тали вскользь упоминала об этом своем стихийном таланте - в прошлый раз он сработал во время его казни, и она восприняла это как знак от своей мнимой Богини, призыв к действию. К какому же действию, по ее мнению, ее призывали сейчас? Прирезать его друга и телохранителя? Или же попасться ему в руки и торжественно закончить свою жизнь в руках разъяренного вампира? О том, каким образом Дориан и Фрэнк вообще умудрились ее засечь, он спросит позже, сейчас это не имело значения. Значение имел всего один вопрос - что сейчас делать с эльфийкой?
"В следующий раз я убью тебя".
Это были его слова, и они так отчетливо прозвучали в голове Маклина, что он едва снова не заскрипел зубами от злости. Кем он будет, если так и не воплотит свою угрозу в жизнь? Правильно - все тем же малодушным трусом, который не может убить женщину только потому, что был неравнодушен к ней. Был?..
- Привяжите ее к столбу. - Устало выдохнул Йен, выходя на площадь перед баром и не оборачиваясь - он не сомневался, что его приказание исполнят в точности.
Как и во время прошлой казни, довольно быстро собралась приличная толпа любопытствующих кровососов. Маклин уже собирался рявкнуть на них, мол, лучше бы они делом занимались, чем глазели, но передумал - бойцам нужно было видеть, что их лидер все еще ставит интересы партии выше личных. Хотя вряд ли они вообще допускали у него наличие этих личных интересов.
Эльфийку споро привязали к столбу, и Йен плеснул ей в лицо холодной воды, поднесенной заметно нервничающим Дорианом. Но вот что делать с Тали дальше, Маклин так и не решил.

Разумеется, Тали не была бы собой, если бы, очнувшись, начала молить о пощаде или хотя бы просто проявила как-то свой испуг. Она не умела бояться - это Йен отлично знал. А еще она умела врать - это он тоже знал, хотя и совершенно не умел отличать правду от лжи. В свете последних событий ложью ему казалось каждое ее слово, каждое действие, а потому тихие слова, сорвавшиеся с ее губ, для его ушей прозвучали издевкой, очередным обманом, направленным на то, чтобы задеть его. Лицо Маклина перекосила злоба, и он сильно сжал лицо остроухой в своей руке, отчего ее щеки и губы сморщились, придавая ей нелепый вид. Несколько раз казалось, что он собирается что-то сказать, но в последний момент он словно менял свое решение и продолжал хранить молчание, лишь прожигая эльфийку взглядом, полным ярости и - увы - боли.
Так и не произнеся Тали ни слова, Йен отпустил ее лицо и отвернулся от нее - ему казалось, что ее глаза способны лишить его решимости на то, что он собирался сделать. Нет - на то, что он должен был сделать. Когда Маклин уже зашел за спину эльфийке, из толпы прозвучал одиночный крик, полный ненависти:
- Убей ее! Пусть тварь сдохнет! - который тут же поддержало еще несколько голосов.
Йен снова чувствовал подступающее к горлу бешенство, но на этот раз не на Тали - на бойцов, которые посмели вмешаться. Что бы она не сделала, как бы глубоко она не уязвила его и партию в целом, она была ЕГО женщиной, и только он сам мог решить, как поступить с ней. И только он сам мог наблюдать это - странно, но никакого желания устраивать эльфийке позорную казнь он не испытывал. Это было бы равносильно тому, что позорить самого себя - мысль абсурдная, чуждая, но почему-то показавшаяся единственно правильной.
- Оставьте нас одних. - Процедил сквозь зубы Йен, и когда в ответ раздались непонимающие тихие возгласы, заорал. - УБИРАЙТЕСЬ! ВСЕ!
Через пару минут на площади остался только Маклин и привязанная к столбу Тали - последним ушел Дориан, беспрестанно оборачиваясь со странной мольбой во взгляде. Кажется, подросток уже сожалел, что вообще заметил невидимку - ведь, получается, что умрет она теперь из-за него. А ведь наверняка умрет - Смерть была на лице Йена, когда мальчишка, спотыкаясь, удалился с площади перед баром...
Теперь Маклин сполна понимал, что означает выражение "звенящая тишина" - от этого гнетущего безмолвия, казалось, вибрировал сам воздух, раздражая слух. Йен не мог нарушить эту тишину своим голосом просто потому, что слов по-прежнему не было, и тогда он достал кнут.
Первый удар, несмотря на то, что вампир вложил в него достаточно силы, не смог разорвать плотную ткань камзола, хотя несомненно доставил остроухой боль. Словно сомнамбула, Маклин приблизился к Тали и одним движением ножа распорол камзол на спине, задев при этом и корсет с рубашкой. Перед глазами Йена оказалась обнаженная спина эльфийки, и он с каким-то отстраненным удивлением наблюдал за тем, как его пальцы против его воли тянутся к коже Тали, чтобы прикоснуться к ней - не принося боль, но с нежностью. Хвала небу, что остроухая не могла этого видеть! Маклин отдернул руку, словно обжегся, так и не дотронувшись до Тали, и снова отошел на несколько шагов назад.
На этот раз ничего не мешало беспощадному бичу, и на спине остроухой появилась первая багровая полоса, тут же начавшая наполняться капельками крови. Йен опускал удары кнута на спину и плечи эльфийки раз за разом, словно автомат, не чувствуя при этом ничего. Кажется, все, что могло выгореть, уже сгорело дотла.

Йен надеялся, что она станет кричать - возможно, не от боли, пусть бы проклинала его, издевалась по обыкновению или поливала отборным итальянским или эльфийским матом. Все, что угодно, лишь бы не эта тягостная тишина, нарушаемая свистом бича и хлестким звуком, когда он соприкасался со спиной остроухой. Маклин четко расчитывал силу ударов - приложи он больше усилий, это избиение могло бы и убить Тали, но оно только приносило боль. Вся спина эльфийки уже была залита кровью, которая скрывала свежие рубцы и поневоле заставляла ноздри вампира раздуваться. Он очень хорошо помнил, какая на вкус эта кровь... Это воспоминание неожиданно переплелось с другим - как легко Тали согласилась на просьбу Хоакина отведать ее крови. Жалкая притворщица! Гнев вспыхнул в Йене с новой силой, и особо тяжелый удар пришелся на плечи остроухой.
Маклин отдавал себе отчет в том, что это избиение - не более чем отсрочка перед принятием решения. Окончательного, настоящего, наконец, решения, достойного мужчины, а не безвольной ветоши, поддающейся глупым, иррациональным эмоциям. По этому поводу Йен был раздираем противоречиями: он не мог позволить кому-либо убить Тали, но и сам не мог этого сделать. Он злился за это - на себя, на нее, но - снова парадокс - по-прежнему не мог ее ненавидеть. Из-за чего злился только сильнее. Что-то очень неправильное сделала с ним лживая остроухая, и что бы это не было - оно не нравилось Йену.
Тихо вздохнув, он отправил кнут на место и приблизился к эльфийке. Он все еще находился за ее спиной - так близко, что мог ощущать тепло ее тела, едва не касаясь ее окровавленной, практически разодранной в клочья спины. Руки вампира осторожно, почти заботливо, перекинули волосы Тали через ее плечо и сомкнулись на ее шее. Легко, он всего лишь словно обнимал ее горло своими ладонями, отрешенно размышляя о том, как легко может все закончиться - короткое, хлесткое движение, и эти глупые противоречия оставят его навсегда. Да, возможно, поначалу будет тоскливо, но тоска ведь всегда проходит со временем, разве нет? Йен вспомнил смерть родителей, со времени которой прошло уже почти сто лет, и скривился, как будто это его спину сейчас обжег удар кнута. Самообман. Как будто мало того, что его обманывает (обманывала?) остроухая, он еще и сам обманываться рад...
Ладони Йена скользнули вверх, к лицу Тали - ему не хотелось, чтобы она продолжала смотреть на него, слишком много было сейчас написано на его лице. И снова эта проклятая тишина, от которой, казалось, треснет на куски череп! Пальцы Маклина сдавили виски эльфийки, как будто он хотел, чтобы и ее постигла та же участь одновременно с ним, но в то же мгновение он резко поменял свое решение. Одна рука оказалась на животе Тали, прижимая ее ближе к нему, вторая бесцеремонно наклонила ее голову вбок, открывая вампиру доступ к шее, которую бич пощадил. Не колеблясь более ни секунды, Йен погрузил клыки в яремную вену остроухой - не резко, но и не осторожно - скорее мучительно медленно, тягуче, словно собирался вытянуть из нее жизнь вместе с кровью по капле. А если повезет - то и душу.

Маклин очень хорошо знал, когда надо остановиться, чтобы не высушить остроухую до дна, не дать ей умереть от потери крови - даже с поправкой на нынешнее ее состояние. Он уже с какой-то усталой обреченностью понял, что снова не убьет ее. Что же, еще раз докажет, что его слово ничего не стоит - пусть у девчонки будет в будущем лишний повод для того, чтобы посмеяться над ним. После того, как изящно и искусно она его обвела вокруг пальца, она вполне этого заслужила. И все же он не торопился выпускать ее из своих тесных объятий, меньше всего обращая внимание на слабые попытки освободиться. Йен отлично помнил, как бесили Тали эти жалкие несколько раз, когда он брал ее кровь - ей это казалось унизительным. В таком случае сейчас это именно то, что нужно. Если унижен он - своей слабостью и ее обманом, пусть унижена будет и она - тем, как бессильна и беззащитна она сейчас перед ним. Захоти он сейчас - бросил бы ее стае вампиров, которые, как голодные псы, растерзали бы ее в клочья; захоти он сейчас - подбросил бы ее истерзанное тело на порог кого-то из ее союзников, хотя бы тому же герру Штайну - вряд ли мэтр сильно прячется, пусть бы полюбовался на своего идейного лидера и вдохновителя; захоти он сейчас... Проблема была в том, что он не хотел. Напротив, все с тем же тупым малодушием хотелось отмотать время назад, когда все было проще, и единственной проблемой между ним и Тали казалось установление неких глупых рамок, ограничений, которые уберегли бы его от посягательств на личное пространство. Смешно... Знал бы он тогда, чего надо опасаться на самом деле. Пожалуй, убил бы, пока это еще не было сложно - благо, и у него поводов было достаточно, а моралью, подобной эльфийской, он не страдал - удар в спину вполне подошел бы.
Йен все еще не спешил отрываться от ее шеи, хотя кровь шла к нему лишь тонким, едва ощутимым потоком - на деле ему просто не хотелсь отстраняться от Тали. Потому что отстраниться - значит, уйти. И на этот раз, возможно, навсегда. Захотелось снова сжать в руках ее голову или горло, захотелось вонзиться ногтями в израненную спину, чтобы все же услышать ее крик, захотелось самому орать до хрипоты, что ей все же стоило убить его, когда была такая возможность. Быть может, тогда мифический Ад показался бы ему гораздо лучшей перспективой, чем тот ад, в котром он жил теперь.
Наконец вампир втянул клыки и неторопливо, как будто только что не причинял Тали боль, собрал губами последние выступившие капли крови. Что-то неправильное было в том, что единственными сказанными между ними словами за всю процедуру экзекуции были издевательские "буду скучать" с уст эльфийки, но Йен никак не мог подобрать подходящую случаю фразу. Одну хлесткую, въедающуюся в память подобно кислоте, фразу, чтобы непробиваемая гордячка вздрогнула... Увы, если в искусстве красноречия на публику Маклин мог бы дать остроухой фору, то в словесных дуэлях один на один он явно ей уступал. Тогда пусть на память останется тягучее молчание и боль, которую он ей сегодня подарил. Ах да, еще одно... Повинуясь малопонятному импульсу, Йен растегнул браслет, обхватывающий его правое запястье, и надел его на руку остроухой - он был лишь слегка великоват для нее. Если бы мог - выжег бы этот знак на ней каленым железом.
Не произнеся ни слова, Маклин развернулся и быстрым шагом направился прочь от площади. Он осозновал, что оставить Тали в таком состоянии перед баром - это равнозначно тому, что подписать ей смертный приговор. Это было бы очень простым и незатейливым выходом из сложившейся ситуации, но поступить подобным образом Йен не мог. Хотя разум и требовал избавиться от остроухой любым доступным способом, что-то мерзко давящее в груди отчаянно бастовало против этого. Поэтому встретив через пару кварталов Дориана, который поджидал его, нервно обкусывая ногти, Маклин хмуро буркнул ему на ходу:
- Через час освободишь ее. Только освободишь, никакой помощи - и сразу уходи оттуда.
Это все, что он мог для нее сделать.

=========> Старый дом на окраине гетто